Хозяйственник Шапунов
Из воспоминаний Эсфирь Смеховой
Предисловие
Перед вами — фрагменты воспоминаний Эсфирь Моисеевны Смеховой, опубликованные на сайте «Земелах» в очерке «Так мы строили коммунизм...». Я публикую их отдельно, поскольку в этом эпизоде упоминается мой двоюродный дед по материнской линии — Михаил Львович Шапунов (1905–1972): инженер, офицер, заключённый, человек непростой судьбы и редкой стойкости.
Этот текст служит дополнением к предыдущим очеркам — «Мужество» и «Подзатыльник Шапунова».
Эсфирь Смехова вспоминает:
«Я прибыла в Челбанью, разыскала Шапунова только к вечеру. Он обретался в помещении типа сарая, но утеплённом. Сарай был отделён стеной от кухни, причём без двери — открытым проёмом. Через проём видна была постель, на которой возлежала полунагая молодая женщина.
[…]
А в рабочей комнате, тоже типа сарая, был ещё один кабинет Шапунова, где восседала та самая женщина, которая была в его постели, но уже в качестве секретаря».
По словам его дочери Лизы, эта женщина — её мать, Зоя. О всех действующих лицах Лиза слышала от отца только хорошее — в том числе об Эсфирь. Двум женщинам — Смеховой и Якушевой — он отдал своё жильё, а Зое, которая не одобрила поступок, сказал, что у бедных женщин просто нет денег платить. Этот эпизод упоминается и в воспоминаниях Эсфирь Смеховой.
Любопытно, что Смехова несколько раз упоминает женщину по фамилии Якушева, но ни разу не называет её имени. Возможно, речь идёт о Конкордии Якушевой — супруге рыбинского поэта, члена Союза писателей СССР Николая Михайловича Якушева. Моя бабушка была дружна с Якушевыми, и мы часто бывали у них в доме на улице Зои Космодемьянской, 33 в Рыбинске. Тогда я был ребёнком и не задавался вопросом, откуда они знакомы, но позже стал догадываться — из ГУЛАГа. Ведь Н.М. Якушев был сослан и на Колыму (где находился Михаил Шапунов), и в Архангельскую область (где отбывали срок мои дед и бабушка — Ефим Львович Шапунов и Антонина Михайловна Мичурина). Эти совпадения в судьбах складываются в цепочку, которую трудно счесть случайной.
Интересно и то, что многие фигуры, упомянутые в очерках Л. Иванкина, М. Суздалицкого и Э. Смеховой, пересекаются — будто речь идёт о трёх голосах одного повествования. Те же имена всплывают и в воспоминаниях Лизы Шапуновой, дочери Михаила Львовича.
Эсфирь пишет, что создала пьесу под названием «Рождённая на заре», в которой главный герой — Шапунов:
«На досуге мы собирались вместе, пили чай с пирогами из столовой, болтали. Но о чём бы ни говорили — всё кончалось разговорами о Шапунове. Все сходились во мнении, что он, всё-таки, — незаурядная личность. Может быть, у него была притягательная сила воли, а может быть, доля гипноза.
О нём и других на стройке я написала одноактную пьесу под названием „Рождённая на заре“ — это о драге. Прилагаю её».
Если вам известны дополнительные сведения об авторе Э.М. Смеховой или о самой пьесе — буду признателен за отклик.
Фрагмент очерка «Так мы строили коммунизм...»
В Магадане, в Дальстрое, я сразу встретила Бирюкова, и он тут же предложил мне работать в системе его конторы, которая находилась в Сусумане, сначала на строительстве драги в поселке Челбанья — прорабом. Я согласилась.
Он сразу дал телеграмму начальнику строительства драги Шапунову Михаилу Львовичу о том, что к нему направлен прораб-сантехник Смехов. Это была не ошибка — Бирюков намеренно написал «Смехов», потому что Шапунов не признавал на стройке драги женщин, и Бирюков решился на обман.
Я прибыла в Челбанью, разыскала Шапунова только к вечеру. Он обретался в помещении типа сарай, но утеплённый. Сарай был отделён стеной от кухни, причём без двери — открытым проёмом. Через проём видна была постель, на которой возлежала полунагая молодая женщина. Шапунов не предложил мне присесть, а, протянув мне телеграмму, сказал, что он ждёт Смехова, т.е. мужика.
Я стала требовать ночлега, т.к. ночь на носу. Тогда он протянул мне ключи от своего кабинета где-то неподалёку, чтобы я там переночевала. Кабинет тоже был типа сарая с отоплением, но там был письменный стол, стулья и, главное, диван, и ещё графин с водой и стакан.
Я ночевала в этом кабинете три ночи, а Шапунов днём по телефону выяснил, почему прибыла Смехова, а не Смехов. Временами мы переругивались — я требовала работы, а главное — жилья.
На территории стройки меня остановил высокий плечистый мужчина лет сорока, назвался Кацманом — это был немец — и сказал, что Шапунов поручил обеспечить меня жильём. Это меня несколько обнадёжило, но больше я этого Кацмана не видела, как и жилья.
А в рабочей комнате, тоже типа сарая, был ещё один кабинет Шапунова, где восседала та самая женщина, которая была в его постели, но уже в качестве секретаря.
Жилищный вопрос разрешился через три дня. Шапунов предложил мне своё жильё, а сам стал жить в своём кабинете и начал вводить меня в курс моей занятости.
Драга — это судно, которое строится на стапелях в котловане, который наполнен водой. Когда судно готово, оно всплывает — это очень ответственный момент, важно, чтобы драга не перевернулась. Затем драга черпает золотоносный грунт и перерабатывает его, отделяя золото от всего наносного. Рядом, на участке, был ручей — так что было откуда качать насосами воду.
Шапунов воспринимал драгу как корабль, где женщины приносят беду. Он был крайне суеверен, особенно в момент всплытия драги. Он даже не спал, следя за водолазами, которые вылавливали стапеля из-под драги.
Я и вверенные мне рабочие — группа слесарей и сварщиков — должны были выполнить сантехнику драги, которая, по сути, представляла собой завод. С берега котлована мы по трапу переходили на драгу и выполняли задание.
Шапунов был хозяином — это была не первая драга на его счету, и с ним в Дальстрое считались. Он был из политических заключённых, расконвоированный. Арестован был по делу Блюхера, хотя на самом деле никакого дела Блюхера не было. Он был одесситом, на Дальнем Востоке ведал провиантом всего края.
Про него рассказывали, что когда он попал в среду уголовников, его продержали под столом всё время трапезы, и когда ему разрешили вылезти, он сказал, что ему там хорошо, и будто после этого заключённые его зауважали. Не знаю, правда ли это, но многие его уважали и даже побаивались.
Драга выполнялась по американским чертежам, а их проекции асимметричны нашим чертежам, и сначала я путалась. Однажды он налетел на меня с выговором прямо на драге, при моих работниках. Я пришла в ярость, даже затопала ногами и заорала на него. От неожиданности он бросился по трапу наутёк — что было неожиданно и для меня. Так у нас установился мир.
А Бирюков, решив, что номер со Смеховым у него прошёл, когда потребовался на драге инженер-электрик, прислал женщину — Якушеву. И Шапунов проглотил это, но прислал её жить у меня. Она жила на кухне, но потом я её пожалела, и она поселилась в комнате — я в одном углу, она в другом.
Однажды я увидела блёстки на её обнажённой спине и спросила, что это. Она спокойно ответила, что это волчанка, но пока это блёстки — это не заразно. Конечно, я перепугалась этого «пока» и устроила Шапунову очередной скандал. Но что было делать, если на стройке одни сараи.
Среди рабочих на драге были молодые хорошие футболисты, и когда их потребовали отправить в Магадан, Шапунов категорически отказал. Я слышала, как он по телефону сказал: «...можете жаловаться, кстати, рядом обком — жалуйтесь и туда...» — и не отпустил никого.
Когда должна была всплыть наша драга, он велел меня и Якушеву не пускать на неё — перед нами убирался трап, а Шапунов в это время прятался от нас, а мои рабочие на драге отворачивались, будто не слыша мои крики. Пришлось смириться.
На стройке драги задержали зарплату. Я слышала — мои рабочие жаловались, что нет денег, а выпить хочется. А не выпить ли чифирь? Я перепугалась — чифиристы были страшнее пьяниц. И когда я увидела, что заваривается целая пачка чая на 1,5 стакана кипятка, я на свои деньги купила им две бутылки спирта (на Колыму водка не завозилась — она при транспортировке замерзала). Как же они обрадовались! С тех пор меня стали называть «мамой».
А вообще они меня никак не называли — не могли запомнить имени Эсфирь, хотя русское имя Ефросинья куда сложнее. Как только они ни путались — Эфир, Зефир, Земфир; я сердито говорила, что это неуважение. На следующий день мой сварщик пришёл и победно заявил, что он запомнил — и назвал меня: Весь Мир Моисеевна.
Все пришли в восторг, особенно присутствующий Бирюков. С его лёгкого пересказа это распространилось по колымской трассе, так что моё настоящее имя вовсе забыли.
От рабочих я узнала, что год назад была долго задержана зарплата, и Шапунов, сняв со сберкнижки свои сбережения, выдал всем деньги. Тогда ему сверху даже пригрозили дополнительным сроком, но обошлось.
Кроме Якушевой, у нас был ещё электрик — молодой Суздальницкий. Его звали тоже Михаил Львович, и это служило Шапунову для язвительных насмешек в его адрес. Был ещё сотрудник по фамилии Рубин — над этим тоже изощрялся Шапунов. А Якушева, как и я, не давала себя в обиду. Однажды, в ответ на его реплику, она спокойно сказала:
— У вас что — климакс?
Шапунов оторопел и больше не препирался с нею.
На досуге мы собирались вместе, пили чай с пирогами из столовой, болтали. Но о чём бы ни говорили, всё кончалось разговорами о Шапунове. Все сходились во мнении, что всё-таки он — незаурядная личность. Может быть, у него была притягательная сила воли, а может быть, доля гипноза.
О нём и других на стройке я написала одноактную пьесу под названием «Рождённая на заре» — это о драге. Прилагаю её.
Закончилась стройка драги в Челбанье. Шапунов уже строил новую драгу в Усть-Омчуге. Челбаньинская драга уже путешествовала по тайге, выкорчёвывая грунт, перерабатывая его и плывя по водам, ею же уносящимися.
Э.М. СМЕХОВА
